ПРОГУЛКИ У МОРЯ

В конце 2000 года, а точнее, поздней осенью, с наступлением октябрьских сумеречных дней, я окончательно сошел с ума и прекратил искать работу. Бестолковый марафон по офисам и агентствам мягко перешел на ходьбу в ближайший магазин за хлебом, чаем и сигаретами, а вскоре и вовсе сменился неторопливыми прогулками между пустых санаториев, вдоль безлюдных пляжей курортной зоны, где в абсолютной тишине остывало побережье, вместе с морем неуклонно погружающееся в зимний анабиоз.

Мой ежедневный маршрут стартовал от санатория "Красные зори", петлял среди кустарников дикой маслины и через небольшой парк спускался по облысевшим склонам к пляжам и пирсам, к самой воде. За бетонными парапетами, отделявшими песок от асфальта, протянулась длинная многокилометровая дорога. В конце она круто поднималась наверх, туда, где за белым минаретом старого маяка сурово высились купола храмов мужского монастыря.

Я проходил вдоль серых песочных пляжей, мимо длинных холодных пирсов, густо усиженных чайками, мимо яхт-клуба, где вытащенные на берег яхты и катера забавляли меня своими названиями. Вот "Cвятой Николай", большой и старый, как и положено самому уважаемому святому, уставился в небо крестом своей мачты, вот "Алые паруса" – большая крейсерская яхта, ослепительно белая на фоне облупившихся рыбацких шаланд с женскими именами: "Настя", "Люся".

Почти всегда я поднимался наверх, к монастырю, и в храме мог подолгу стоять перед темными золочеными иконами, вслушиваться в неразборчивое чтение службы или наблюдать за лоснящимися от собственной значимости отроками семинарии.

Скоро мои маршруты стали ежедневным ритуалом и занимали уже весь световой день. Я перестал вспоминать предыдущую жизнь, как если бы ее и не было. Работа в банке, финансовые кризисы, клиенты, котировки, деньги, семья - все это перестало для меня существовать.

Очень редко размеренность моей новой жизни нарушалась штормовой непогодой, но это длилось так недолго, что нисколько не расстраивало меня, и даже приятно радовало предвкушением завтрашнего дня.

Как бы понимая самодостаточность моей новой жизни, родственники и друзья один за другим перестали меня посещать, телефон звонил все реже, а вскоре и вовсе умолк. Последней перестала приходить жена, красивая женщина с большими грустными глазами, мать моего сына. Она как-то испуганно перекрестилась и сказала, что меня необходимо сводить в монастырь, на что я правдиво ответил, что бываю там каждый день. На следующий день, придя домой к вечеру, я отметил отсутствие детской кроватки и фортепиано, а соседка сказала, что приезжали родственники жены на грузовой машине и все увезли. С этого дня больше никто не тревожил меня, и мои прогулки стали еще более продолжительными.

Вечерами я подолгу просиживал в кресле-качалке, перечитывая только те книги, которые уже читал когда-то в детстве, переживая заново Конан-Дойла, Борхеса, Жюль Верна, Воннегута, Астрид Линдгрен, Льюиса Кэролла, Толкиена и многих, многих прочих.

Мне не хотелось ничего нового, потому что ничего нового для меня и быть не могло, меня все устраивало так, как оно есть. Я был совершенно счастлив.

Небольшие сбережения, оставшиеся от моей биржевой деятельности, по самым приблизительным расчетам (я уже не утруждал себя точными) позволяли не беспокоиться о деньгах до весны будущего года. К тому же, потребности мои были ограничены едой, табаком и коммунальными услугами.

Так, в сладкой паутине своих мыслей, я пребывал в безмятежном одиночестве, день за днем проходя один и тот же маршрут: "Красные зори" – маяк – монастырь. Неожиданно для самого себя я стал писать стихи, как сейчас понимаю, слабые и наивные, строчки и рифмы настигали меня повсюду - у моря, в кресле, в ванной, на улице:

А в Черном море - белая петля сияет ночью,
Как жаль, что это вижу только я, а ты – не очень…

Или:

Вмерзаю в берег белым валуном, сижу совой,
Я сам себе желаю сладких снов - идите все домой.

Последние слова, без сомнения, не были адресованы кому-то конкретно, я просто открещивался, от внешнего мира, от образа жизни, который оставил в прошлом, от людей, которые его исповедовали. Мне было жаль своих бывших друзей, бывших сотрудников, бывших случайных незнакомых прохожих, вовлеченных во вселенскую круговерть суррогата жизни, чей мозг разъедала язва социальной адекватности. Но, единственное, в чем я мог им помочь – это не мешать сходить с ума, в благодарность за тот покой, в котором они оставили меня.

Используя компьютер исключительно в качестве печатной машинки, я редко проверял свою электронную почту. И не то, чтобы мне никто не писал. Отнюдь, в преддверии Рождества корреспонденция была весьма обширной, но я не ждал от этих писем ничего значимого, и даже ничего не значимого для себя. Почти что ничего.

Моя детская любовь, девочка с маленьким телом, длинными тяжелыми волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов, очевидно, наконец-то позабыла обо мне, или просто разучилась писать по-русски в своем Нью-Йорке. Во всяком случае, некоторое время она была единственным человеком, о ком я вспоминал иногда и от кого ждал поздравления к Рождеству и Новому году. Но она не написала. Вскоре я забыл и о ней.

Я не оставлял свои поэтические опыты, напротив – стал писать короткие тексты в прозе, не пытаясь, впрочем, их как-то осмыслить в контексте литературы вообще. Однажды я даже отправил несколько текстов в какой-то литературный журнал, однако мне никто не ответил. Собственно, я и не ждал ответа. Было что-то мистическое в такой односторонней связи с миром. Обо мне помнят все, я обо всех забыл, я никого не хочу видеть.

Иногда у моря я встречал людей, так же медленно бредущих по пустынному побережью. Странные это были люди, всегда одни и те же, они неизменно следовали по своим маршрутам, так же, как и я, погруженные в собственное одиночество.

Один из них, невысокого роста старик с длинной густой бородой, похожий на сказочного гнома, казался мне удивительно знакомым. Встречая его на пляже у большого желтого камня под монастырем, я наблюдал одну и ту же картину. Старик доставал буханку черного хлеба и кормил чаек. Когда голодные птицы слетались над ним, старик читал "Отче наш". Обрывки ветра доносили слова молитвы, и всякий раз мне казалось, что я слышу не совсем то, что он читает. "Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое", – читал гном, а мне слышалось: "Да СЛЕТИТСЯ имя", и кружащиеся над стариком чайки как бы подтверждали – да, слетится! "Да приидет царствие Твое", я слышал "ПРИЕДЕТ царствие", и в этой связи вспоминалась нечто совсем детское и забытое – "Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете".

На город медленно опускалась зима. Заметно похолодало, и в декабре мне пришлось выбраться на городскую барахолку (сколько же там людей, как же там шумно и грязно!) где я купил огромную волчью шубу, изрядно проеденную молью, но все же очень теплую и удобную. Выпал снег, задул северный ветер, и теперь я уже никого не встречал у моря во время своих прогулок. Сбережения мои порядком истаяли, пришлось практически отказаться от еды, но зеленый жасминовый чай и заготовленные впрок банки с вареньем по-прежнему поддерживали мои силы утром и вечером. Что будет дальше, я не думал, не хотел даже представлять.

Не разделив любовь к варенью и зеленому жасминовому чаю, ушла моя кошка. Она посмотрела своими огромными зелеными глазами, что-то извинительно пискнула, и в форточке мелькнул пушистый серый хвост. Больше я её не видел.

Наслаждаясь одиночеством, я сидел вечерами за компьютером, записывал собственный бред и наслаждался покоем. Получался очень интересный текст, что-то в нем было от французского экзистенциализма, такая же отстраненность содержания и нарочитая протокольность формы. Теперь я писал по тысяче слов в день, никогда впоследствии не поправляя текст. Перечитывая его утром, я удовлетворенно хмыкал и отправлялся к морю.

Прогулки мои оставались ежедневным ритуалом, но из-за холодов стали значительно короче. Кроме того, я не хотел отвлекаться от работы над романом (так сам для себя я называл собственный же бред). Время, казалось, остановилось, дни недели и числа представлялись чем-то наподобие имен давно умерших людей, не имеющих ко мне малейшего отношения.

Однажды, поднявшись к монастырю, я увидел там много людей и узнал, что сегодня канун Рождества. В храме я зажег две свечки, одну перед иконой Николая-угодника – во славу Формы, другую Богоматери – за здравие Содержания. По окончании праздничной службы, когда многочисленные иеродиаконы в предвкушении скоромного столпились у дверей трапезной, я побрел своей дорогой.

Было уже достаточно поздно, у моря дул пронизывающий ветер, но сердце мое билось ровно и спокойно, наполненное торжественной пустотой заснеженного берега.

И неожиданно ко мне пришло понимание необходимости завершить роман непременно сегодня. Совершенно ясно я увидел, какими именно словами текст будет окончен: ЭТО НЕ ПРИНЕСЕТ ВАМ СЧАСТЬЯ.

Эти слова не показались мне тогда странными. Я увидел каждое слово снизу, сверху и как бы изнутри.

Запахнув покрепче шубу, я спрятал голову под тяжелый воротник и поспешил домой.

Я прошел почти половину пути, когда вдруг услышал странный звук. Какой-то тонкий звон, как будто бы колокола монастыря, оставшегося за спиной, стали вдруг совсем маленькими и раскачивались где-то совсем близко от моего уха. Не успел я об этом подумать, как из-за поворота показалось большое светлое пятно, стремительно приближающееся ко мне. На всякий случай я отошел в сторону и спрятался за деревом. Ждать пришлось недолго – через несколько минут пятно приблизилось настолько, что я увидел шестёрку оленей, запряженную цугом в красные расписные сани. Картина выглядела слишком невероятной даже для пустынного морского пейзажа, поэтому я стал заинтересованно наблюдать, не выказывая, впрочем, своего присутствия.

Поравнявшись с деревом, за которым я пытался укрыться, сани остановились, и оттуда бодро соскочил старик с большой седой бородой, одетый в красный балахон и такую же красную шапку с меховым отворотом. Отойдя от саней, старик подошел прямо к моему дереву, на ходу расстегивая широкий пояс. Потом в двух шагах от меня послышалось громкое журчание. Тогда я выглянул из-за дерева, чем очень смутил старика. Каково же было мое удивление, когда я узнал в нем своего давнишнего знакомого – гномоподобного чтеца молитв и кормильца чаек! И еще одна догадка поразила меня, когда я вспомнил лицо святого Николая, перед иконой которого только что поставил свечку! Это был точно он!

Оправившись от смущения, старик поздоровался со мной, как ни в чем не бывало. Заметно было, что он тоже узнал меня.

– С Рождеством Христовым, – зычно прокричал он, уже вскакивая в свои сани. – С Новым Годом! Теперь все будет хорошо, детка, возвращайся домой, – донес до меня ветер его последние слова из-под стука копыт.
– И вас с Новым… – промямлил я вслед мчавшимся саням.

Несмотря на усталость, я как-то очень бодро дошел домой, заключительные слова для моего романа еще напоминали о себе, но больше я размышлял о недавней странной встрече. Старик, Дед Мороз, святой Николай смешались для меня в один образ, и я даже не заметил, как дошел до собственной двери. К моему удивлению, на пороге ждала моя кошка. Она сразу же громко замурлыкала и стала тереться о сапоги, выражая, тем самым, высшую степень кошачьей любви. Поглаживая кошку, я уснул, так и не записав в этот вечер ничего из того, что собирался.

События следующих дней так прочно врезались в мою память, что я могу вспомнить их поминутно. Проснувшись рано утром, я включил компьютер и увидел письмо из Нью-Йорка, которое начиналось словами: "Любимый мой * * *". Так меня называл только один человек, это она, девочка с маленьким телом, длинными тяжелыми волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов. Из письма я узнал, что она показала какие-то мои тексты какому-то литературному агенту и тот предлагает мне какой-то очень выгодный контракт. Я был так ошарашен, что теперь уже напрочь забыл о том, что хотел написать вчера. Я даже не пошел на прогулку, а сразу же стал сочинять ей ответ.

Но не успел я закончить даже первое предложение, как в дверь постучали. На пороге я увидел свою жену, заметно похорошевшую и посвежевшую за то время, пока я ее не видел.

– С Рождеством тебя! С Новым годом, – улыбаясь, сказала она, а из за ее спины выбежал мой сын с хлопушкой в руках, из которой тут же громко выстрелил.

Через полчаса на плите что-то шипело, источая давно позабытый запах горячей еды. Ошарашенный, я сидел за компьютером, держал на коленях сына и пытался вспомнить, что же я вчера хотел написать.

Вечером позвонил телефон. Мой компаньон по прежней работе, финансовый гений и весельчак, кричал в трубку, что на имя нашей фирмы пришли какие-то инвестиции, что он нас поздравляет и чтобы я завтра утром явился в офис, потому, что необходимо заняться покупкой новых компьютеров, потому, что старые уже никуда не годятся, что он недавно разбил машину, ну и черт с ней, что он завтра купит новую. Он кричал что-то еще, но я уже не слушал его, пытаясь вспомнить, что же я вчера должен был записать.

Вот собственно и все. Теперь я не хожу к морю и не питаюсь одним только жасминовым чаем с вареньем. Жена готовит мне чудесные завтраки обеды и ужины. Мой замечательный сын визжит от радости, если я приношу ему новую игрушку. Он и сейчас сидит у меня на коленях. Девочка с маленьким телом, длинными тяжелыми волосами и стальной полоской во рту для выравнивания зубов пишет мне теперь каждый день. Кошка трется мне об ноги, когда вечером я приезжаю из своего нового офиса. Я подписал контракт с литературным агентом, книги продаются очень быстро, и хотя мой банковский счет пополняется ежедневно, я всегда точно знаю, сколько у меня денег.

Но я не оставляю попыток вспомнить, что же такое понял тогда и хотел записать. Попытки эти становятся все более мучительными. Боюсь, они безнадежны.

Я стал раздражительным. У меня хроническая бессонница. Я плачу по ночам.

Если вы когда-нибудь под Рождество встретите старика на санях с длинной бородой и в красном кафтане, не разговаривайте с ним. ЭТО НЕ ПРИНЕСЕТ ВАМ СЧАСТЬЯ.

Источник...