"Как-то таксист, который вез меня, сказал: «Слушайте, а вы не боитесь?» А чего бояться? Я, во-первых, никогда ничего не боялся, я и сейчас не буду бояться, когда буду читать свои стихи, это основное мое качество".
Михаил Козырев: Трудно найти человека, который сейчас наизусть не повторяет эти слова…
Фекла Толстая: И с радостью их подпевает. Мне кажется, что мне никогда не надоест эта песня. Я не знаю, как наш гость, автор и исполнитель этой песни относится к такой несомненной своей визитной карточке. Я с удовольствием представляю вам народного артиста России Олега Андреевича Анофриева, который у нас сегодня в гостях.
Олег Анофриев: Спасибо большое. Я с радостью представляюсь вам.
Фекла Толстая: Я уверена, что всюду, куда вы попадаете, вас представляют одной из ваших песен, одним из хитов, которых у вас много. Но эта песня какая-то совершенно удивительная, совершенно вне времени, притом, что она была такая супермодная, но при этом она сейчас, в 2015 году слушается, с музыкальной точки зрения, просто очень круто. Правда?
Олег Анофриев: Но это же прекрасная музыка Геннадия Гладкова, который потом сформировался в такого огромного композитора, имя которого сейчас стоит в ряду с самыми крупнейшими нашими российскими композиторами. Это неслучайно.
Михаил Козырев: Как вообще это произошло, как вы попали в этот творческий альянс?
Олег Анофриев: Пришли ко мне домой, такая шпана моего возраста, Вася Ливанов, Генка Гладков, Юра Энтин, все тогда еще молодые, а я уже крепкий, и Вася Ливанов уже крепкие артисты, а они еще так – один литературный редактор «Мелодии», а другой совсем еще молодой композитор, закончивший консерваторию и едва что-то написавший. Но они друг друга знали, жили здесь где-то, на Николиной горе, Генка жил и Вася Ливанов, они давно, с детства знали друг друга, поэтому отлично понимали друг друга. Вот эта компания пришла ко мне. У меня как всегда было пианино, и я мог показать то, что они принесли. Я уже тогда был поющим артистом. Это был какой-то уже 70-й год, а я первую песню записал в 58-м году.
Фекла Толстая: Это что была за песня? Мы ее помним?
Олег Анофриев: «Если радость на всех одна, на всех и печаль одна».
Михаил Козырев: «Путь к причалу».
Олег Анофриев: На той же пластинке было с обратной стороны: «Ветер за кабиною носится с пылью…» 56-57-58-й год. Это страшно просто подумать. Даже мне, такому отчаянному человеку.
Михаил Козырев: Хотел еще раз уточнить, что идея того, что вы будете петь за всех Бременских музыкантов, была их или ваша?
Олег Анофриев: Во-первых, я был несколько озадачен тем, что никого не признавая вокруг себя, шел очень уверенными шагами к тому, чтобы заняться театром одного актера. Это как бы предпосылка была. А вот и нашелся и материал. И когда они сказали: «Трубадура мы поручаем тебе спеть», я сказал: «Нет, все или никого». На что Гена Гладков сказал: «Ты уж не трогай Эльмиру-то, я с ней все-таки в консерватории проучился столько лет, она пускай уж принцессу-то споет». Я говорю: «Ну, ладно». В общем, все это шутка. А так, собрались у меня, показали материал замечательный, юмора и сарказма там полным-полно, по тем временам даже немножко жестко, потому что мне как-то признался начальник охраны Ельцина: «Ну, вы смелые ребята: "Ох, рано встает охрана". Это наша любимая песня». А как-то таксист, который вез меня, сказал: «Слушайте, а вы не боитесь?» А чего бояться? Я, во-первых, никогда ничего не боялся, я и сейчас не буду бояться, когда буду читать свои стихи, это основное мое качество. Вот сложилось так: также сумбурно, как вы у меня спросили, я также сумбурно вам ответил.
Фекла Толстая: Олег Андреевич, спасибо, что вы разрешаете нам сумбурно прыгать по вопросам. У меня такой вопрос возник, потому что мы хотели обратиться к вашему детству, раз у нас уж «Отцы и дети», мы про детство наших героев выспрашиваем. Вы сказали, что у вас как всегда стояло пианино. А вот в детстве у вас стояло пианино?
Олег Анофриев: Конечно же, да. Нам сначала принадлежал весь этаж, деду моему, а в первом этаже была кожевенная лавка, его собственность, где он торговал кожами, я уж потом узнал, много позже, что Ануфриевы, оказывается, в Москве торговали кожами, было несколько магазинов. Я никого из них не знаю, из родственников так называемых, потому что это, скорее, уже однофамильцы. А на третьем этаже ютилась наша маленькая семейка: дедушка, бабушка и 16 человек детей, один из них был мой папа, другой был мой дядя, от которого родились два моих сводных брата: старший брат и средний, потому что мама не выдержала, ушла от старшего брата и вышла замуж за младшего, а от младшего родился я.
Фекла Толстая: Какая драматическая история.
Михаил Козырев: Все очень просто. Все понятно.
Фекла Толстая: То есть ваши двоюродные братья…
Олег Анофриев: Они не двоюродные, они сводные братья, потому что мать-то одна. А двоюродные – это от другой матери, а тут они сводные. Это первое. Во-вторых, я еще такую удивительную вещь вам скажу, какая разница между нами. Старший брат – 13-го года рождения был, он погиб. Средний – 21-го года, а я 30-го. Вот такая мама была, с такими паузами выпускала нас на свет, как штучный товар.
Михаил Козырев: Что вы еще помните из этого этажа, помимо пианино? Какое было пианино?
Олег Анофриев: Так там обобрали все у деда к едреней бабушке, а пианино не смогли уволочь – тяжелое очень.
Фекла Толстая: Так это было еще дореволюционное пианино?
Олег Анофриев: Да, да, конечно. У дедушки все-таки лавка была. Это же все-таки достойное дело, он же не был нищим. Правда, 16 человек прокормить еще надо было, но все-таки нищим он никак не был!
Фекла Толстая: Я пытаюсь себе представить этот дом. Где это?
Олег Анофриев: Напротив гастронома на Смоленской площади.
Фекла Толстая: На внутренней стороне Садового кольца?
Олег Анофриев: На внешней. Это где «Калинка-Стокманн», а передняя стена сохранилась декорационно, Лужков сохранил облик Москвы старой, это стена моего дома, мое окно там есть, на третьем этаже, рядом с трубой, из которой попадала вода все время в окно. Но это не дом, это одна только стена декоративная. А там дальше черт-те что: подземные и так далее. Раньше были подвалы с дровами, а теперь какие-то подземные сооружения. В общем, это было недавно, это было давно…
Фекла Толстая: И с радостью их подпевает. Мне кажется, что мне никогда не надоест эта песня. Я не знаю, как наш гость, автор и исполнитель этой песни относится к такой несомненной своей визитной карточке. Я с удовольствием представляю вам народного артиста России Олега Андреевича Анофриева, который у нас сегодня в гостях.
Олег Анофриев: Спасибо большое. Я с радостью представляюсь вам.
Фекла Толстая: Я уверена, что всюду, куда вы попадаете, вас представляют одной из ваших песен, одним из хитов, которых у вас много. Но эта песня какая-то совершенно удивительная, совершенно вне времени, притом, что она была такая супермодная, но при этом она сейчас, в 2015 году слушается, с музыкальной точки зрения, просто очень круто. Правда?
Олег Анофриев: Но это же прекрасная музыка Геннадия Гладкова, который потом сформировался в такого огромного композитора, имя которого сейчас стоит в ряду с самыми крупнейшими нашими российскими композиторами. Это неслучайно.
Михаил Козырев: Как вообще это произошло, как вы попали в этот творческий альянс?
Олег Анофриев: Пришли ко мне домой, такая шпана моего возраста, Вася Ливанов, Генка Гладков, Юра Энтин, все тогда еще молодые, а я уже крепкий, и Вася Ливанов уже крепкие артисты, а они еще так – один литературный редактор «Мелодии», а другой совсем еще молодой композитор, закончивший консерваторию и едва что-то написавший. Но они друг друга знали, жили здесь где-то, на Николиной горе, Генка жил и Вася Ливанов, они давно, с детства знали друг друга, поэтому отлично понимали друг друга. Вот эта компания пришла ко мне. У меня как всегда было пианино, и я мог показать то, что они принесли. Я уже тогда был поющим артистом. Это был какой-то уже 70-й год, а я первую песню записал в 58-м году.
Фекла Толстая: Это что была за песня? Мы ее помним?
Олег Анофриев: «Если радость на всех одна, на всех и печаль одна».
Михаил Козырев: «Путь к причалу».
Олег Анофриев: На той же пластинке было с обратной стороны: «Ветер за кабиною носится с пылью…» 56-57-58-й год. Это страшно просто подумать. Даже мне, такому отчаянному человеку.
Михаил Козырев: Хотел еще раз уточнить, что идея того, что вы будете петь за всех Бременских музыкантов, была их или ваша?
Олег Анофриев: Во-первых, я был несколько озадачен тем, что никого не признавая вокруг себя, шел очень уверенными шагами к тому, чтобы заняться театром одного актера. Это как бы предпосылка была. А вот и нашелся и материал. И когда они сказали: «Трубадура мы поручаем тебе спеть», я сказал: «Нет, все или никого». На что Гена Гладков сказал: «Ты уж не трогай Эльмиру-то, я с ней все-таки в консерватории проучился столько лет, она пускай уж принцессу-то споет». Я говорю: «Ну, ладно». В общем, все это шутка. А так, собрались у меня, показали материал замечательный, юмора и сарказма там полным-полно, по тем временам даже немножко жестко, потому что мне как-то признался начальник охраны Ельцина: «Ну, вы смелые ребята: "Ох, рано встает охрана". Это наша любимая песня». А как-то таксист, который вез меня, сказал: «Слушайте, а вы не боитесь?» А чего бояться? Я, во-первых, никогда ничего не боялся, я и сейчас не буду бояться, когда буду читать свои стихи, это основное мое качество. Вот сложилось так: также сумбурно, как вы у меня спросили, я также сумбурно вам ответил.
Фекла Толстая: Олег Андреевич, спасибо, что вы разрешаете нам сумбурно прыгать по вопросам. У меня такой вопрос возник, потому что мы хотели обратиться к вашему детству, раз у нас уж «Отцы и дети», мы про детство наших героев выспрашиваем. Вы сказали, что у вас как всегда стояло пианино. А вот в детстве у вас стояло пианино?
Олег Анофриев: Конечно же, да. Нам сначала принадлежал весь этаж, деду моему, а в первом этаже была кожевенная лавка, его собственность, где он торговал кожами, я уж потом узнал, много позже, что Ануфриевы, оказывается, в Москве торговали кожами, было несколько магазинов. Я никого из них не знаю, из родственников так называемых, потому что это, скорее, уже однофамильцы. А на третьем этаже ютилась наша маленькая семейка: дедушка, бабушка и 16 человек детей, один из них был мой папа, другой был мой дядя, от которого родились два моих сводных брата: старший брат и средний, потому что мама не выдержала, ушла от старшего брата и вышла замуж за младшего, а от младшего родился я.
Фекла Толстая: Какая драматическая история.
Михаил Козырев: Все очень просто. Все понятно.
Фекла Толстая: То есть ваши двоюродные братья…
Олег Анофриев: Они не двоюродные, они сводные братья, потому что мать-то одна. А двоюродные – это от другой матери, а тут они сводные. Это первое. Во-вторых, я еще такую удивительную вещь вам скажу, какая разница между нами. Старший брат – 13-го года рождения был, он погиб. Средний – 21-го года, а я 30-го. Вот такая мама была, с такими паузами выпускала нас на свет, как штучный товар.
Михаил Козырев: Что вы еще помните из этого этажа, помимо пианино? Какое было пианино?
Олег Анофриев: Так там обобрали все у деда к едреней бабушке, а пианино не смогли уволочь – тяжелое очень.
Фекла Толстая: Так это было еще дореволюционное пианино?
Олег Анофриев: Да, да, конечно. У дедушки все-таки лавка была. Это же все-таки достойное дело, он же не был нищим. Правда, 16 человек прокормить еще надо было, но все-таки нищим он никак не был!
Фекла Толстая: Я пытаюсь себе представить этот дом. Где это?
Олег Анофриев: Напротив гастронома на Смоленской площади.
Фекла Толстая: На внутренней стороне Садового кольца?
Олег Анофриев: На внешней. Это где «Калинка-Стокманн», а передняя стена сохранилась декорационно, Лужков сохранил облик Москвы старой, это стена моего дома, мое окно там есть, на третьем этаже, рядом с трубой, из которой попадала вода все время в окно. Но это не дом, это одна только стена декоративная. А там дальше черт-те что: подземные и так далее. Раньше были подвалы с дровами, а теперь какие-то подземные сооружения. В общем, это было недавно, это было давно…
Фекла Толстая: Давайте остановимся в этом доме замечательном, который мне уже очень нравится. К тому моменту, как вы родились, первый этаж уже деду не принадлежал, вы ютились в квартире на третьем этаже. Кто там был? Из 16-ти человек детей кто в этом детстве…?
Олег Анофриев: Кто-то, кто случайно послал себе пулю в лоб, чистя револьвер, я даже не знаю, как его звали, кто-то из моих предков. Многие прожили, я их знал – тётьки, дядьки мои. Но нет никого страшнее, чем родственники, поэтому я не всегда с ними вязался, был в тесных взаимоотношениях.
Фекла Толстая: А дедушка с бабушкой были живы?
Олег Анофриев: Дедушка и бабушка умерли в 36-м году, когда мне было шесть лет. Смутные воспоминания о чем-то остались, скорее всего, об имени-отчестве или о кличке. У бабки была кличка «сороковедерная бочка», потому что она была огромных размеров, считайте, купчиха, раз он торговал. Вот
таких огромных размеров, все ее обожали, она была красивая женщина, но такая прям как певица итальянская, Монсеррат Кабалье, такая же точно.
Михаил Козырев: У вас была своя Монсеррат. Вспомните, пожалуйста, как Новый год отмечали дома.
Фекла Толстая: Мы просто в канун Нового года не можем не задать этот вопрос вам. Похоже ли, как сейчас отмечают в домах Новы год, на ваше детство?
Олег Анофриев: Традиционно. Все семьи отмечали одинаково, где я ни был: в гостях, или гости у нас бывали. Это довольно приличный стол, потому что чтобы не было красной икорки, конечно, она была, на праздник могли себе позволить. Другое дело, что масло мы покупали пачку, 200 граммов на неделю, потому что холодильников не было. Там свои особенности были. Хорошая рыба – это не проблема, напротив, в гастрономе ее было навалом, не в первом гастрономе, Елисеевском, а во втором ее было навалом любой и не такой уж дорогой, кстати говоря. Дорого была только черная икра, как всегда, она и тогда деликатес была, а красной можно было купить. А уж что говорить о крабах! Все пивные были забиты, все полки забиты только «Чаткой», другого ничего не было, а «Чатки» было навалом. Такие у меня воспоминания.
Фекла Толстая: А елка была?
Олег Анофриев: Обязательно. Настоящая живая елка, обязательно, конечно: «В лесу родилась елочка». Я садился и своими кривыми пальцами пытался сыграть что-то, кто-то пел. У мамы был замечательный слух, она даже в хоре где-то потом занималась и она пела «В лесу родилась елочка» вместе с папой и со всеми, конечно, тетками и бабками. А собирались у нас, не все, значительная часть семьи, тетя Зина, тетя Катя, пятое-десятое, а дядя Павел просто жил рядом, в соседней комнате, потому что в той квартире, которая принадлежала нам всем, нам оставили одну комнату брату отца, а вторую отцу. Дедушку к тому времени выселили в Тарасовку как нежелательный элемент.
Михаил Козырев: Как раскулаченного купца.
Олег Анофриев: Там он жил какое-то время. Я туда на лето ездил, там была Яуза, и в ней еще можно было купаться.
Фекла Толстая: Сейчас уже тоже нет ни рыбы, ни Яузы, ничего.
Михаил Козырев: Ни крабов «Чатка».
Олег Анофриев: Мы называли «Снатка».
Фекла Толстая: Сколько в этом семействе было детей?
Олег Анофриев: Детей? Никого, кроме меня. Был Сережка 21-го года, это уже взрослый человек, считайте. Был взрослый, подросток, а старшие, так вообще был геологоразведчиком и так далее. Я знаю, что старший был очень красивый парень, волейболист, он очень любил женщин и все время во вторую маленькую комнатку приводил к себе знакомых дам, а я пытался подсмотреть, но ничего видно не было.
Михаил Козырев: А двор был какой-то. Расскажите про двор детства.
Олег Анофриев: Он был колодцем, все старые дворы были колодцами. Вторые этажи принадлежали тем, кто посолиднее чуть-чуть: железнодорожник, начальник железнодорожной станции, один композитор был, офицер какой-то был. Были у нас такие люди. Я мало кого помню. Первый этаж – это уже вот такая шпана.
Фекла Толстая: Шпана – первый, потом элита, а потом средний такой класс.
Олег Анофриев: Ну, где третий, а где второй. В основном двухэтажные. Так и так – двух, а передний был трех. Социальной разницы, да нет, может, где-то она и были, где-то за спиной, а что бы это сказывалось на наших отношениях – нет. Одной шпаной мы росли. Кто-то тогда уже с ножичком ходил, были и такие ребята. В Парк культуры на драки ездили. Я не ездил, потому что я был хилый.
Фекла Толстая: На «Букашке» ездили?
Олег Анофриев: Какие годы брать, а том еще и трамвай.
Фекла Толстая: Трамвай ходил по Садовому?
Олег Анофриев: Честно скажу, он поворачивал к Киевскому вокзалу. Ты права, наверное, все-таки на автобусе или троллейбусе. Михаил Козырев: А что враги главные были на Парке культуры?
Олег Анофриев: Нет, это было традиционно. В «Шестигранник» все ездили играть в биллиард, обыгрывать или выигрывать, но это старшее поколение, это те, кто владел уже кием. А мы подраться, похулиганить, в милицию попасть.
Михаил Козырев: Попадали сами?
Олег Анофриев: А то, конечно. Не так часто, но попадал. Один раз мы попали за смешную штуку. Это была война. Света не было. Мы ночью ворвались в классы школы рабочей молодежи, где учитель сидел за столом, и у него фитюлька была – такая баночка, в которую было налито масло или керосин, как лампада, и в металлической трубочке фитилек. Под этот фитилек школа рабочей молодежи и занималась. Мы говорили: Можно войти?» «Входи, почему опоздал?» Темно, ничего не видно. Тот, кто-то входил и на фитюльку дул – и темнота. В классе начинался бум, треск. И однажды там выставку сделали девчонки дневной школы, что-то навязали, какие-то фартуки, а учились мы тогда вместе с девочками, и мы всю эту выставку сперли втроем.
Михаил Козырев: В темноте?
Олег Анофриев: Украли. И нас по дороге схапали. И тут было самое страшное: кто продаст.
Фекла Толстая: Кто сдаст вас?
Олег Анофриев: Да, кто сдаст. Никто не сдал.
Михаил Козырев: Хорошие друзья были.
Олег Анофриев: Нормальные были ребята.
Фекла Толстая: Вот такие военные воспоминания. А какие были обязанности в вашем детстве? Вы сказали, подвал с дровами. Печку вы топили?
Олег Анофриев: Это была не обязанность, скорее, удовольствие, потому что всем хотелось жить в теплой комнате, и я хотел этого тепла. Спустишься, возьмешь…
Фекла Толстая: Я нечасто слышу такие веселые, хулиганские рассказы о временах войны. Я знаю, что у вас есть стихотворение, которое вы хотели прочитать.
Олег Анофриев: Очень длинный путь от стихотворения, которое я хочу прочитать. Тогда что все пели про войну? «Если завтра война, если завтра в поход». Или про танкистов. То, что пели на экранах. И относились к этому также задорно, нахально и весело, как относилось вообще все государство к тому, что было в ощущении военного времени, что мы шапками закидаем.
Михаил Козырев: Безответственно.
Олег Анофриев: Да. Мы жили всеми этими «Зорьками», «Добрыми утрами». Передач много было детских с утра. И мы пели такого характера песни. И вот с тех пор, когда ты прожил целую огромнейшую жизнь, когда ты сам прочувствовал всю войну, одну, потом несколько войн, которые пугали нас всех до смерти, включая Чеченскую войну, а ведь это действительно пахло керосином очень здорово и, наконец, последние события, связанные с мировым господством. Знаете, так много в мозгах поменялось, так много в душе изменилось, что я, наверное, рискну прочесть. Называется «Мир вам». «В бою схватились два бойца, схватились в драке две собаки. И вместо доброго словца хохочут пьяные зеваки. Ужель на это жизнь дана, чтоб жить враждой, а не любовью. Ужель ты, моя страна, на кровь врага ответишь кровью? Скажи, извечная, скажи. Ведь нам с тобою жить до века. Уже ли мы с тобой должны забыть величье человека? Уже ли распри в трудный час нас поведут путем тернистым? Пусть Бог навеки свяжет нас добром, любовью и единством. Эй, пономарь, ударь в набат, святой отец, взмахни кадилом, И пусть два сердца бьются в лад: одно – мое, одно – России».
Олег Анофриев: Кто-то, кто случайно послал себе пулю в лоб, чистя револьвер, я даже не знаю, как его звали, кто-то из моих предков. Многие прожили, я их знал – тётьки, дядьки мои. Но нет никого страшнее, чем родственники, поэтому я не всегда с ними вязался, был в тесных взаимоотношениях.
Фекла Толстая: А дедушка с бабушкой были живы?
Олег Анофриев: Дедушка и бабушка умерли в 36-м году, когда мне было шесть лет. Смутные воспоминания о чем-то остались, скорее всего, об имени-отчестве или о кличке. У бабки была кличка «сороковедерная бочка», потому что она была огромных размеров, считайте, купчиха, раз он торговал. Вот
таких огромных размеров, все ее обожали, она была красивая женщина, но такая прям как певица итальянская, Монсеррат Кабалье, такая же точно.
Михаил Козырев: У вас была своя Монсеррат. Вспомните, пожалуйста, как Новый год отмечали дома.
Фекла Толстая: Мы просто в канун Нового года не можем не задать этот вопрос вам. Похоже ли, как сейчас отмечают в домах Новы год, на ваше детство?
Олег Анофриев: Традиционно. Все семьи отмечали одинаково, где я ни был: в гостях, или гости у нас бывали. Это довольно приличный стол, потому что чтобы не было красной икорки, конечно, она была, на праздник могли себе позволить. Другое дело, что масло мы покупали пачку, 200 граммов на неделю, потому что холодильников не было. Там свои особенности были. Хорошая рыба – это не проблема, напротив, в гастрономе ее было навалом, не в первом гастрономе, Елисеевском, а во втором ее было навалом любой и не такой уж дорогой, кстати говоря. Дорого была только черная икра, как всегда, она и тогда деликатес была, а красной можно было купить. А уж что говорить о крабах! Все пивные были забиты, все полки забиты только «Чаткой», другого ничего не было, а «Чатки» было навалом. Такие у меня воспоминания.
Фекла Толстая: А елка была?
Олег Анофриев: Обязательно. Настоящая живая елка, обязательно, конечно: «В лесу родилась елочка». Я садился и своими кривыми пальцами пытался сыграть что-то, кто-то пел. У мамы был замечательный слух, она даже в хоре где-то потом занималась и она пела «В лесу родилась елочка» вместе с папой и со всеми, конечно, тетками и бабками. А собирались у нас, не все, значительная часть семьи, тетя Зина, тетя Катя, пятое-десятое, а дядя Павел просто жил рядом, в соседней комнате, потому что в той квартире, которая принадлежала нам всем, нам оставили одну комнату брату отца, а вторую отцу. Дедушку к тому времени выселили в Тарасовку как нежелательный элемент.
Михаил Козырев: Как раскулаченного купца.
Олег Анофриев: Там он жил какое-то время. Я туда на лето ездил, там была Яуза, и в ней еще можно было купаться.
Фекла Толстая: Сейчас уже тоже нет ни рыбы, ни Яузы, ничего.
Михаил Козырев: Ни крабов «Чатка».
Олег Анофриев: Мы называли «Снатка».
Фекла Толстая: Сколько в этом семействе было детей?
Олег Анофриев: Детей? Никого, кроме меня. Был Сережка 21-го года, это уже взрослый человек, считайте. Был взрослый, подросток, а старшие, так вообще был геологоразведчиком и так далее. Я знаю, что старший был очень красивый парень, волейболист, он очень любил женщин и все время во вторую маленькую комнатку приводил к себе знакомых дам, а я пытался подсмотреть, но ничего видно не было.
Михаил Козырев: А двор был какой-то. Расскажите про двор детства.
Олег Анофриев: Он был колодцем, все старые дворы были колодцами. Вторые этажи принадлежали тем, кто посолиднее чуть-чуть: железнодорожник, начальник железнодорожной станции, один композитор был, офицер какой-то был. Были у нас такие люди. Я мало кого помню. Первый этаж – это уже вот такая шпана.
Фекла Толстая: Шпана – первый, потом элита, а потом средний такой класс.
Олег Анофриев: Ну, где третий, а где второй. В основном двухэтажные. Так и так – двух, а передний был трех. Социальной разницы, да нет, может, где-то она и были, где-то за спиной, а что бы это сказывалось на наших отношениях – нет. Одной шпаной мы росли. Кто-то тогда уже с ножичком ходил, были и такие ребята. В Парк культуры на драки ездили. Я не ездил, потому что я был хилый.
Фекла Толстая: На «Букашке» ездили?
Олег Анофриев: Какие годы брать, а том еще и трамвай.
Фекла Толстая: Трамвай ходил по Садовому?
Олег Анофриев: Честно скажу, он поворачивал к Киевскому вокзалу. Ты права, наверное, все-таки на автобусе или троллейбусе. Михаил Козырев: А что враги главные были на Парке культуры?
Олег Анофриев: Нет, это было традиционно. В «Шестигранник» все ездили играть в биллиард, обыгрывать или выигрывать, но это старшее поколение, это те, кто владел уже кием. А мы подраться, похулиганить, в милицию попасть.
Михаил Козырев: Попадали сами?
Олег Анофриев: А то, конечно. Не так часто, но попадал. Один раз мы попали за смешную штуку. Это была война. Света не было. Мы ночью ворвались в классы школы рабочей молодежи, где учитель сидел за столом, и у него фитюлька была – такая баночка, в которую было налито масло или керосин, как лампада, и в металлической трубочке фитилек. Под этот фитилек школа рабочей молодежи и занималась. Мы говорили: Можно войти?» «Входи, почему опоздал?» Темно, ничего не видно. Тот, кто-то входил и на фитюльку дул – и темнота. В классе начинался бум, треск. И однажды там выставку сделали девчонки дневной школы, что-то навязали, какие-то фартуки, а учились мы тогда вместе с девочками, и мы всю эту выставку сперли втроем.
Михаил Козырев: В темноте?
Олег Анофриев: Украли. И нас по дороге схапали. И тут было самое страшное: кто продаст.
Фекла Толстая: Кто сдаст вас?
Олег Анофриев: Да, кто сдаст. Никто не сдал.
Михаил Козырев: Хорошие друзья были.
Олег Анофриев: Нормальные были ребята.
Фекла Толстая: Вот такие военные воспоминания. А какие были обязанности в вашем детстве? Вы сказали, подвал с дровами. Печку вы топили?
Олег Анофриев: Это была не обязанность, скорее, удовольствие, потому что всем хотелось жить в теплой комнате, и я хотел этого тепла. Спустишься, возьмешь…
Фекла Толстая: Я нечасто слышу такие веселые, хулиганские рассказы о временах войны. Я знаю, что у вас есть стихотворение, которое вы хотели прочитать.
Олег Анофриев: Очень длинный путь от стихотворения, которое я хочу прочитать. Тогда что все пели про войну? «Если завтра война, если завтра в поход». Или про танкистов. То, что пели на экранах. И относились к этому также задорно, нахально и весело, как относилось вообще все государство к тому, что было в ощущении военного времени, что мы шапками закидаем.
Михаил Козырев: Безответственно.
Олег Анофриев: Да. Мы жили всеми этими «Зорьками», «Добрыми утрами». Передач много было детских с утра. И мы пели такого характера песни. И вот с тех пор, когда ты прожил целую огромнейшую жизнь, когда ты сам прочувствовал всю войну, одну, потом несколько войн, которые пугали нас всех до смерти, включая Чеченскую войну, а ведь это действительно пахло керосином очень здорово и, наконец, последние события, связанные с мировым господством. Знаете, так много в мозгах поменялось, так много в душе изменилось, что я, наверное, рискну прочесть. Называется «Мир вам». «В бою схватились два бойца, схватились в драке две собаки. И вместо доброго словца хохочут пьяные зеваки. Ужель на это жизнь дана, чтоб жить враждой, а не любовью. Ужель ты, моя страна, на кровь врага ответишь кровью? Скажи, извечная, скажи. Ведь нам с тобою жить до века. Уже ли мы с тобой должны забыть величье человека? Уже ли распри в трудный час нас поведут путем тернистым? Пусть Бог навеки свяжет нас добром, любовью и единством. Эй, пономарь, ударь в набат, святой отец, взмахни кадилом, И пусть два сердца бьются в лад: одно – мое, одно – России».
Михаил Козырев: Вы помните, как ушли на войну ваши братья?
Олег Анофриев: Да, конечно. Средний брат ушел раньше всех. Он не войну ушел, а в армию. 39-й год, закончил школу – будь здоров, давай в армию. В 39-м году мы его с цветами, как в «Летят журавли», вот также провожали его. Он был хороший парень, он был какой-то комсомольский вожак, с другой стороны, он был из так называемой интеллигентной семьи, хотя мы купеческая семья были и во дворе его звали «Дикий барин», потому что он не со всеми общался, такой был одновременно гордый парень. И я его очень уважал и очень любил. Когда однажды он запел за столом: «Любовь моя, умираю, желай меня», я расплакался, разревелся дор истерики, чтобы он только не умирал. Жизнь продиктовала совсем другие условия. Он ушел в 39-м году, почти успел отслужить, и в это время война. Он был очкариком, тогда еще не всех хватали 5на передовую, поэтому его, как человека, обладающего плохим зрением, отправили в прожекторный полк. Он там какие-то прожектора то ли чинил, то ли делал. Прожекторный полк под Ленинградом. Следующее событие: он в Карелии, где наши солдаты завязли, и начинается фильм «Летят журавли», где наши отступают в Карелии, финны начинают давить их со всех сторон, «кукушки» со всех елей стреляют в них по рукам, по ногам, выводя их из строя.
Михаил Козырев: «Кукушки» – это снайперы.
Олег Анофриев: Да, снайперши их звали. А почему не убивали насмерть, потому что мужики нужны были, все финны в армии и хутора были пустые. И вот они подстрелят человека, когда он приходит в себя, бабы приходили, финки, и выбирали себе в работники. Многие там и остались, многие уехали оттуда в экспедиционный корпус, а некоторые шли до конца, как говорится, присягнув своей родине. Моего подстрелили дважды, руку и ногу, он попал в какой-то лесной госпиталь, где наши же врачи приводили в порядок, а потом его одна из женщин забрала к себе. Он чуть было не женился на дочке этой женщины. Все, наверное, было бы нормально, если бы он не очень старался быть… Как это сказать… Целую группу организовал, по карте следили, как отступают, как наступают. Молотов, 44-й год, обмен пленными: финнов сюда, наши туда. Финны одевают наших в захваченную форму, они шикарно одеты в суконные шинели, бескозырки – в телятник, и давай домой, до границы. Все нормально. После границы решетки, охранники и Джезказган, 15 лет каторги с последующим поражением в правах, пять лет там, что ли, минус столицы, там много всякого было.
Михаил Козырев: Просто за факт того, что они сдались.
Олег Анофриев: Что попали в плен. Где-то в 50-е годы он вернулся побитым поломанным, человеком.
Фекла Толстая: После смерти Сталина уже вернулся?
Олег Анофриев: Конечно. Первое письмо мы получили от него в 44-м, что жив-здоров. Мы все были уверены, что он погиб.
Фекла Толстая: Прислал из Союза уже? Он когда был в Финляндии, он не мог ничего…?
Олег Анофриев: Он сидел не в Финляндии. Он доехал до границы, а после границы наши охранники…
Фекла Толстая: Я имею в виду, что когда он был в Финляндии, он не мог с вами связываться, писал из России. И это абсолютно изменило его жизнь, абсолютно порушило ее?
Олег Анофриев: Я не знаю.
Фекла Толстая: А что после 50-х годов с ним было?
Олег Анофриев: Не знаю. Он устроился опять на работу к отцу, на завод ширикоподшипниковский, женился. Но он был поломан уже весь. Впрочем, к этому времени мы уже расплевались. И такое бывает.
Фекла Толстая: Да, вы с самого начала сказали, что родственники – это не самое любимое ваше окружение.
Михаил Козырев: Это не я сказал, это классики говорят.
Михаил Козырев: А про старшего брата расскажите.
Олег Анофриев: Старший сразу, в 41-м, может быть, в начале 42-го, где-то под Новороссийском погиб. Последнее письмо, треугольник карандашом, где «наши соколы, наши ястребки сбивают фрицев», и на этом все закончилось. Потом долгие поиски, жена искала, у него дочка осталась, которая родилась в 40-м году, перед уходом, Татьяна, моя племянница любимая. Вот так его не стало. Красивый парень был.
Михаил Козырев: А отец?
Олег Анофриев: Отец врач, совсем другая судьба. С самого начала военврач, потом по распределению он оказался на ДВК, Дальневосточный фронт, там он уже был в ранге капитана второго ранга медицинской службы. Это немножко иначе. Он не воевал, хотя носил форму, лечил солдат. Где-то в 43-м или 42-м его комиссовали по состоянию здоровья, никакой он приехал в Москву уже.
Фекла Толстая: Он забрал вас из эвакуации из Свердловска?
Михаил Козырев: Вы были в Свердловске?
Олег Анофриев: Да, мы доехали до Свердловска, его там комиссовали, он нас взял и с тормозным заводом мы обратно приехали. Иуда с другим заводом, шарикоподшипниковым, а оттуда с тормозным.
Фекла Толстая: А вы помните первый день войны, настроение, вы могли почувствовать тогда настроение взрослых?
Олег Анофриев: Черт меня дернул прийти к вам! Вы же не даете спеть мне ничего. Я же ради этого пришел. Конечно, помню все. Бегала девчонка в противогазе, наша, Нинка Бричкина, даже помню, как ее звали, бегала по всем квартирам и кричала: «Война!». Стучала в двери и кричала: «Война!» Потом вышли бабы и заголосили. Почему заголосили, это нас всех очень повергло в удивление великое, потому что чего плакать-то, чего голосить, мы же их одним разом, что нам стоит! У нас вон танки: «броня крепка и танки наши быстры». Один такой общий плач, что это просто страшно было. А потом после плача успокоились и пошли покупать керосин, соль, спички. Скупать. Ванны заполняли керосином, потому что понимали, это будет единственное, на чем можно будет выжить.
Фекла Толстая: И ваша мама тоже так сделала?
Олег Анофриев: А как же? У нас был керогаз. У нас же новости были: Москвич-416 – керогаз. Это два фитиля уже. Не помните такого?
Фекла Толстая: Я помню, но как-то в своем детстве устаревшую штуку – керогаз. Олег Андреевич, а что вы хотели спеть? Разве к такой теме трудной есть что-то у вас, чтобы подходило? Вы сказали, что с подвалом связано ваше военное ранение.
Олег Анофриев: Да, два слова. Приезжали грузовики в этот квадратный дворик, который имел одни ворота всего, у которых до войны стоял Абдул, татарин, дворник. Татар было огромное количество в Москве, это были люди, которые были членами семьи просто. Они, правда, жили в подвалах, потому что приехали из Татарии, но они были нашими братьями, с которыми… Вот у меня Килька-татарин, ну это не разлей вода был, такой же, моего возраста. А его старший брат добился того, что он стал в метро водителем. Не разбирались как-то. Я помню, как Абдул крутил мне уши за то, что я на крышу залез. Он мне отвертел оба уха так, что я это запомнил на всю жизнь.
Михаил Козырев: Настоящий друг был.
Олег Анофриев: Так вот, приезжали мужики в грузовиках, целыми грузовиками ехали на фронт, на ночь останавливались по квартирам, их женщины разбирали, каждого к себе в дом, они шли, ночевали. Короче говоря, они выбрасывали гранаты-лимонки в этот самый подвал с дровами, сначала разобрав их на части. Мы же потом собирали спокойненько, разряжали сначала взрыватель, потом скручивали, но она была уже безопасной. Мы их носили за поясом и играли в войну. Вообще о войне, прежде чем я спою вам песню и которая практически является итогом всей моей певческой жизни, я прочитаю вам стихотворение о войне, которое я сейчас пишу. «Война» называется. «Ну, что ж, опять в спасателях Россия? Но, может быть, на этот раз ее об этом вовсе не просили, Вы ж, маршал, не спросили нас. Роскошные взлетают самолеты, Палят с Тмутаракани корабли, Из-под воды в зенит взлетает что-то, И все летит до прóклятой земли, И долетает, смерть неся с собою. Земля дрожит с поверхности до дна. И после долгих лет тревожного покоя Слились понятия «Россия» и» война». Насколько лет война и где ее границы? И если мы лишь слышим о войне, Она, проснувшись, может возродиться В моей, рожденной войнами стране. Поведай, маршал, о решенье странном, Иль не хватило выдержки тебе? Ужель ты веришь иноземным странам, Иль мы одни управимся в борьбе? Что ж, сделан ход, и сожалеть не надо. Россия в сердце вражеских пустынь. Командуй, маршал мы с тобою рядом. Так было, будет, с нами Бог. Аминь».
Михаил Козырев: Олег Андреевич Анофриев читает нам свои стихи. Я хочу еще одну деталь у вас прояснить. Помните ли вы, насколько другими возвращались люди с войны? Когда фронтовики возвращались вот в эти ваши дворы, какими они были, рассказывали ли они вам о войне?
Фекла Толстая: Насколько они изменились?
Олег Анофриев: Совершенно разными. Дело в том, что меньше всего они говорили о невзгодах, которые были с ними на войне. Кто возвращался с медалями, тот держал себя Чапаевым. Был у нас Мишка, который вернулся, он и время войны говорил: «Вся грудь в крестах или голова в кустах». Он был такой приблатненный, хороший парень, старше меня лет на шесть-семь всего-навсего. Другие приходили с полными чемоданами из Германии. Причем придумывали всякого рода интересные возможности, чтобы хоть как-то прокормить дальше семью. Победа есть победа. Но жить-то надо. И мы всегда узнавали о самых невероятных случаях. «Вон, смотри, Васькин-то пришел с чемоданом. Знаешь, что он принес? Иголки для швейных машинок. Там миллион их. А если он их по рублю продаст, это миллион, понимаешь»?
Олег Анофриев: Да, конечно. Средний брат ушел раньше всех. Он не войну ушел, а в армию. 39-й год, закончил школу – будь здоров, давай в армию. В 39-м году мы его с цветами, как в «Летят журавли», вот также провожали его. Он был хороший парень, он был какой-то комсомольский вожак, с другой стороны, он был из так называемой интеллигентной семьи, хотя мы купеческая семья были и во дворе его звали «Дикий барин», потому что он не со всеми общался, такой был одновременно гордый парень. И я его очень уважал и очень любил. Когда однажды он запел за столом: «Любовь моя, умираю, желай меня», я расплакался, разревелся дор истерики, чтобы он только не умирал. Жизнь продиктовала совсем другие условия. Он ушел в 39-м году, почти успел отслужить, и в это время война. Он был очкариком, тогда еще не всех хватали 5на передовую, поэтому его, как человека, обладающего плохим зрением, отправили в прожекторный полк. Он там какие-то прожектора то ли чинил, то ли делал. Прожекторный полк под Ленинградом. Следующее событие: он в Карелии, где наши солдаты завязли, и начинается фильм «Летят журавли», где наши отступают в Карелии, финны начинают давить их со всех сторон, «кукушки» со всех елей стреляют в них по рукам, по ногам, выводя их из строя.
Михаил Козырев: «Кукушки» – это снайперы.
Олег Анофриев: Да, снайперши их звали. А почему не убивали насмерть, потому что мужики нужны были, все финны в армии и хутора были пустые. И вот они подстрелят человека, когда он приходит в себя, бабы приходили, финки, и выбирали себе в работники. Многие там и остались, многие уехали оттуда в экспедиционный корпус, а некоторые шли до конца, как говорится, присягнув своей родине. Моего подстрелили дважды, руку и ногу, он попал в какой-то лесной госпиталь, где наши же врачи приводили в порядок, а потом его одна из женщин забрала к себе. Он чуть было не женился на дочке этой женщины. Все, наверное, было бы нормально, если бы он не очень старался быть… Как это сказать… Целую группу организовал, по карте следили, как отступают, как наступают. Молотов, 44-й год, обмен пленными: финнов сюда, наши туда. Финны одевают наших в захваченную форму, они шикарно одеты в суконные шинели, бескозырки – в телятник, и давай домой, до границы. Все нормально. После границы решетки, охранники и Джезказган, 15 лет каторги с последующим поражением в правах, пять лет там, что ли, минус столицы, там много всякого было.
Михаил Козырев: Просто за факт того, что они сдались.
Олег Анофриев: Что попали в плен. Где-то в 50-е годы он вернулся побитым поломанным, человеком.
Фекла Толстая: После смерти Сталина уже вернулся?
Олег Анофриев: Конечно. Первое письмо мы получили от него в 44-м, что жив-здоров. Мы все были уверены, что он погиб.
Фекла Толстая: Прислал из Союза уже? Он когда был в Финляндии, он не мог ничего…?
Олег Анофриев: Он сидел не в Финляндии. Он доехал до границы, а после границы наши охранники…
Фекла Толстая: Я имею в виду, что когда он был в Финляндии, он не мог с вами связываться, писал из России. И это абсолютно изменило его жизнь, абсолютно порушило ее?
Олег Анофриев: Я не знаю.
Фекла Толстая: А что после 50-х годов с ним было?
Олег Анофриев: Не знаю. Он устроился опять на работу к отцу, на завод ширикоподшипниковский, женился. Но он был поломан уже весь. Впрочем, к этому времени мы уже расплевались. И такое бывает.
Фекла Толстая: Да, вы с самого начала сказали, что родственники – это не самое любимое ваше окружение.
Михаил Козырев: Это не я сказал, это классики говорят.
Михаил Козырев: А про старшего брата расскажите.
Олег Анофриев: Старший сразу, в 41-м, может быть, в начале 42-го, где-то под Новороссийском погиб. Последнее письмо, треугольник карандашом, где «наши соколы, наши ястребки сбивают фрицев», и на этом все закончилось. Потом долгие поиски, жена искала, у него дочка осталась, которая родилась в 40-м году, перед уходом, Татьяна, моя племянница любимая. Вот так его не стало. Красивый парень был.
Михаил Козырев: А отец?
Олег Анофриев: Отец врач, совсем другая судьба. С самого начала военврач, потом по распределению он оказался на ДВК, Дальневосточный фронт, там он уже был в ранге капитана второго ранга медицинской службы. Это немножко иначе. Он не воевал, хотя носил форму, лечил солдат. Где-то в 43-м или 42-м его комиссовали по состоянию здоровья, никакой он приехал в Москву уже.
Фекла Толстая: Он забрал вас из эвакуации из Свердловска?
Михаил Козырев: Вы были в Свердловске?
Олег Анофриев: Да, мы доехали до Свердловска, его там комиссовали, он нас взял и с тормозным заводом мы обратно приехали. Иуда с другим заводом, шарикоподшипниковым, а оттуда с тормозным.
Фекла Толстая: А вы помните первый день войны, настроение, вы могли почувствовать тогда настроение взрослых?
Олег Анофриев: Черт меня дернул прийти к вам! Вы же не даете спеть мне ничего. Я же ради этого пришел. Конечно, помню все. Бегала девчонка в противогазе, наша, Нинка Бричкина, даже помню, как ее звали, бегала по всем квартирам и кричала: «Война!». Стучала в двери и кричала: «Война!» Потом вышли бабы и заголосили. Почему заголосили, это нас всех очень повергло в удивление великое, потому что чего плакать-то, чего голосить, мы же их одним разом, что нам стоит! У нас вон танки: «броня крепка и танки наши быстры». Один такой общий плач, что это просто страшно было. А потом после плача успокоились и пошли покупать керосин, соль, спички. Скупать. Ванны заполняли керосином, потому что понимали, это будет единственное, на чем можно будет выжить.
Фекла Толстая: И ваша мама тоже так сделала?
Олег Анофриев: А как же? У нас был керогаз. У нас же новости были: Москвич-416 – керогаз. Это два фитиля уже. Не помните такого?
Фекла Толстая: Я помню, но как-то в своем детстве устаревшую штуку – керогаз. Олег Андреевич, а что вы хотели спеть? Разве к такой теме трудной есть что-то у вас, чтобы подходило? Вы сказали, что с подвалом связано ваше военное ранение.
Олег Анофриев: Да, два слова. Приезжали грузовики в этот квадратный дворик, который имел одни ворота всего, у которых до войны стоял Абдул, татарин, дворник. Татар было огромное количество в Москве, это были люди, которые были членами семьи просто. Они, правда, жили в подвалах, потому что приехали из Татарии, но они были нашими братьями, с которыми… Вот у меня Килька-татарин, ну это не разлей вода был, такой же, моего возраста. А его старший брат добился того, что он стал в метро водителем. Не разбирались как-то. Я помню, как Абдул крутил мне уши за то, что я на крышу залез. Он мне отвертел оба уха так, что я это запомнил на всю жизнь.
Михаил Козырев: Настоящий друг был.
Олег Анофриев: Так вот, приезжали мужики в грузовиках, целыми грузовиками ехали на фронт, на ночь останавливались по квартирам, их женщины разбирали, каждого к себе в дом, они шли, ночевали. Короче говоря, они выбрасывали гранаты-лимонки в этот самый подвал с дровами, сначала разобрав их на части. Мы же потом собирали спокойненько, разряжали сначала взрыватель, потом скручивали, но она была уже безопасной. Мы их носили за поясом и играли в войну. Вообще о войне, прежде чем я спою вам песню и которая практически является итогом всей моей певческой жизни, я прочитаю вам стихотворение о войне, которое я сейчас пишу. «Война» называется. «Ну, что ж, опять в спасателях Россия? Но, может быть, на этот раз ее об этом вовсе не просили, Вы ж, маршал, не спросили нас. Роскошные взлетают самолеты, Палят с Тмутаракани корабли, Из-под воды в зенит взлетает что-то, И все летит до прóклятой земли, И долетает, смерть неся с собою. Земля дрожит с поверхности до дна. И после долгих лет тревожного покоя Слились понятия «Россия» и» война». Насколько лет война и где ее границы? И если мы лишь слышим о войне, Она, проснувшись, может возродиться В моей, рожденной войнами стране. Поведай, маршал, о решенье странном, Иль не хватило выдержки тебе? Ужель ты веришь иноземным странам, Иль мы одни управимся в борьбе? Что ж, сделан ход, и сожалеть не надо. Россия в сердце вражеских пустынь. Командуй, маршал мы с тобою рядом. Так было, будет, с нами Бог. Аминь».
Михаил Козырев: Олег Андреевич Анофриев читает нам свои стихи. Я хочу еще одну деталь у вас прояснить. Помните ли вы, насколько другими возвращались люди с войны? Когда фронтовики возвращались вот в эти ваши дворы, какими они были, рассказывали ли они вам о войне?
Фекла Толстая: Насколько они изменились?
Олег Анофриев: Совершенно разными. Дело в том, что меньше всего они говорили о невзгодах, которые были с ними на войне. Кто возвращался с медалями, тот держал себя Чапаевым. Был у нас Мишка, который вернулся, он и время войны говорил: «Вся грудь в крестах или голова в кустах». Он был такой приблатненный, хороший парень, старше меня лет на шесть-семь всего-навсего. Другие приходили с полными чемоданами из Германии. Причем придумывали всякого рода интересные возможности, чтобы хоть как-то прокормить дальше семью. Победа есть победа. Но жить-то надо. И мы всегда узнавали о самых невероятных случаях. «Вон, смотри, Васькин-то пришел с чемоданом. Знаешь, что он принес? Иголки для швейных машинок. Там миллион их. А если он их по рублю продаст, это миллион, понимаешь»?
Фекла Толстая: Олег Андреевич, вы хотели представить нам песню, сопроводив ее предисловием.
Олег Анофриев: Вообще, я должен сказать, что в последнее время я только и занимаюсь тем, что я сижу у компьютера и пишу песни, стихи и общаюсь с людьми, которые мне интересны. По почте мне полгода назад прислал письмо Сидоров: «Я детский поэт, я вам стишки покажу, может, что-то найдете». Но я в таком положении, я сам же поэт, зачем мне кто-то нужен? Говорю: «Я попробую», шутка шуткой, но я выбрал такое симпатичное детское стихотвореньице, написал на него музыку, получилась, как он говорит, замечательная песня. Он пишет: «Мы всей семьей сидим, слушаем, наслаждаемся». От соавтора услышать такие слова приятно. Но я не могу писать просто то, что написано у автора, и я из детской песни превратил ее в полувзрослую, и чтобы смысл был какой-то. Послушайте, интересно, как из совсем детской песни получилась наша с Сидоровым песня, «Лунная дорожка».
Михаил Козырев: Мы слушали песню в вашем исполнении, вы исполнили все партии в «Бременских музыкантах», надо сказать, что как они звучали в моем детстве, так они и сейчас звучат у меня дома. Мои дочки знают все эти песни наизусть и с удовольствием распевают их практически каждый день. Олег Андреевич, очень много восторженных сообщений к нам приходит в ваш адрес, все вам желают здоровья. Я хотел бы услышать историю, как вы записали мелодию «Спокойной ночи, малыши», которую знают все от мала до велика.
Фекла Толстая: Это на какой-то подкорке сидит у нас всех.
Олег Анофриев: У меня ключевое слово есть. Это все было очень просто. Композиторы были очень простые ребята. Все знакомые и близкие люди. Я выбился как артист, в Детском театре сыграл мюзикл «Димка-невидимка», поэтому ко мне доверие было. А поющих как было? Раз-два и обчелся. Поющие кто были в это время? Майя Кристалинская, Макаров, ни Кобзона не было. Кобзон с Кохно потом появился в дуэте много позже.
Фекла Толстая: Это какой год?
Олег Анофриев: 55-56-й. Майя Кристалинская, которую я обожал, замечательная исполнительница песен. Поэтому нас было мало, но нас знали все – у меня есть такая фраза в воспоминаниях о ней. Композиторы наперебой все пытались, чтобы мы спели. Олежок левой ногой спьяну написал какую-то детскую чушь. «Можешь спеть»? Я говорю: «Покажи сначала». «Что я тебе буду показывать? Приходи в Дом звукозаписи к 10-ти, оркестр уже будет сидеть. Давай приезжай, я тебе покажу, ты споешь». Я прихожу, он садится за рояль, вот такой шнобель.
Михаил Козырев: Кто, как его зовут?
Олег Анофриев: Островский Аркашка.
Михаил Козырев: Автор мелодии?
Олег Анофриев: Да. И напевает: «Спят усталые игрушки, книжки спят. Одеяла и подушки ждут ребят»…
Фекла Толстая: Я в таком исполнении никогда это не слышала.
Олег Анофриев: А он и не исполнял. Я говорю: «Повтори еще раз», потом еще разок. Он: «У меня уже мозоли на руках, давай теперь с ансамблем «Мелодия». Замечательная оркестровка Бори Фрумкина. Я начинаю петь: «Спят усталые игрушки, книжки спят. Одеяла и подушки ждут ребят»…
Фекла Толстая: Вы пели это своей дочке или своим внучкам?
Олег Анофриев: Они наизусть знают это, конечно. А я как старый циник, а я мужик очень циничный, говорю: «Вот, теперь я могу совершенно спокойно с этой песней через душу ребенка к телу матери».
Михаил Козырев: Так, есть какие-то вечные ценности.
Фекла Толстая: Но все-таки хочется, чтобы вы рассказали о продолжении вашего семейства.
Олег Анофриев: Началось все с того, что я ждал, конечно же, наследника, ну а моя жена позволила себе выпустить на свет девушку. А я к этому времени написал уже колыбельную. Она у вас есть, «Шалунишка», я писал ее сыну.
Фекла Толстая: Это немножко такая босса-нова получилась, как правильно Мари Армас сказала.
Олег Анофриев: Это вообще мой любимый ритм. Мари Армас: Антониу Карлос Жобим.
Михаил Козырев: Так вдруг неожиданно вас подстерегает такой сюрприз.
Олег Анофриев: Какое несчастье, девушка, понимаете, какая штука. Мало того, что я расстроился, я поддал как следует. Увидел на улице Римму Маркову, светлая ей память, она здоровая же, мужеобразная такая, если уж захохочет, то весь Арбат услышит. А я иду из родильного дома.
Фекла Толстая: Из Грауэрмана?
Олег Анофриев: Да, конечно. Потом внучка где ТАСС был, за ним, на Никитской. Ты говорит: «Ты с какой радости поддал-то»? Я говорю: «Я ждал сына, а тут дочка. Мало того, что она дочка, она еще Оле-говна. Как я это буду произносить»? Шутка? Шутка. Но такое было.
Олег Анофриев: Но потом у вас еще две внучки родились. Потом дочка постаралась уже дважды и выпустила Натуленьку мою любимую и Настьку, замечательную тоже девушку.
Фекла Толстая: Чем занимаются ваши внучки?
Олег Анофриев: Внучки в порядке, все в порядке, они врачи все. Причем они такие же дошлые, как и я. Они учились долго, потом даже из-за границы не вылезали, учились. Сначала зарабатывали деньги, я им денег не давал, они их зарабатывали, потом на эти деньги ехали за границу, курсы какие-то там заканчивали, сейчас на всей Рублевке. Что ты! К дочке очередь стоит. Опять шутка, но в ней есть доля шутки. Так вот, жду мужчину в роду, а его все нет и нет. Наконец-то, пришел долгожданный, его назвали, конечно, Олегом.
Фекла Толстая: Ему сейчас четыре года, правнуку, да?
Олег Анофриев: Да. Чудный парень, немножко хулиганистый, но чудный.
Фекла Толстая: Шалунишка, как в вашей колыбельной, написанной за 50 лет до его появления.
Олег Анофриев: Я ему посвятил стихотворение. «Мне не дано тебя увидеть взрослым, Но так хотелось бы, чтоб ты Не до моей кончины и не после Не обманул моей мечты. Чтоб все, что мне отпущено природой Вошло в тебя, минуя всех родных, Чтоб ты был просто парень из народа И был, как я, улыбкою для них. И чтоб, как я, поведал мудрость Бога И чтоб, как я, поверил в чудеса, Чтоб ты, как я, грешил бы понемногу И каялся бы искренне, как я. Тебя я не увижу взрослым, безусловно, Но дед, пророча о моей судьбе, сказал: Он будет лучшим в нашей родословной. Я это же пророчу и тебе».
Михаил Козырев: Вы замечательную фразу еще сказали: от Олега до Олега ровно 80 лет.
Фекла Толстая: Чем он вас радует и удивляет?
Олег Анофриев: Радует основательностью.
Михаил Козырев: В четыре года?
Олег Анофриев: Да, в четыре года говорит такие вещи: «Ну, что ты, не понимаешь, что это опасно»? По какие-то качели он мне рассказывал. Или такого рода замечание: «Но это же нельзя, это нехорошо». Я могу сказать, что у него интеллигентный отец воскресного дня, к сожалению. Но ничего, они ладят, внучка и бывший ее муж, и встречаются, и по воскресеньям забирает его. Никаких конфликтов на этой почве нет, слава тебе, Господи. А то, что он в него что-то вливает хорошее, я в этом уверен. Впрочем, как и внучка.
Фекла Толстая: А что вам вдается в него вливать?
Олег Анофриев: Мне? Хулиганство. Меня все ругают страшно просто, потому что я ему все время хочу подсказать какую-нибудь хулиганскую пакость.
Фекла Толстая: Например?
Олег Анофриев: Я не могу сказать.
Михаил Козырев: Два хулигана в семье – прадед и правнук.
Олег Анофриев: Но самое смешное, что он никогда это не употребляет.
Фекла Толстая: Может, он пока только внимает, а потом выдаст.
Олег Анофриев: Ну да, внимает, а потом будет вынимать.
Михаил Козырев: Кем бы вы хотели его увидеть?
Олег Анофриев: Не знаю. Я хочу, чтобы он был талантлив. Когда я творю молитву, я всегда прошу о том, чтобы Господь Бог, минуя всех родных, передал ему все то, что во мне есть талантливого. Давайте я вам спою? Я встретился почти случайно с замечательным актером, хорошим парнем, потрясающим человеком, очень полюбившимся мне – Сашей Олешко. Он очаровательный мужик и я его очень люблю. Он приехал ко мне с подарками какими-то и говорит: «Может, я что-нибудь спою»? Я ему показал только что написанный романс.
Фекла Толстая: Давайте его послушаем. Это одна из новых песен Олега Анофриева, которую сегодня в нашей студии «Отцы и дети». Позвольте вам еще представить одну великую знаменитую песню, о которой, в частности, просят наши слушатели по смс.
Олег Анофриев: Сашка замечательно спел. Но музыка-то не моя, музыка Олега Лаврова, так что он вправе обидеться, если я не объявлю, что музыка принадлежит ему, а ни кому-нибудь еще.
Фекла Толстая: А в ваших стихах я уловила немножко из того рассказа, который вы сегодня про ваше детство с нами делились, про ваше пианино, которое не смогли у деда утащить.
Олег Анофриев: Именно так.
Михаил Козырев: А будет правнук учиться музыке, как вы считаете?
Олег Анофриев: Я в эти дела обычно не лезу, как не лезли ко мне родители, не помогали, не мешали, я тоже не лезу. Я, правда, и не родитель, я прадедушка, там есть свои папа и мама и так далее. Я думаю, что будет хорошо, а не будет – ничего дурного в этом нет, будет просто петь вместе со всеми. А при этом будет колоссальным инженером, будет делать какие-нибудь С-400,556.
Фекла Толстая: Вот вы придумали аббревиатуру.
Михаил Козырев: А сейчас что-нибудь он поет?
Олег Анофриев: Поет «Три танкиста».
Михаил Козырев: Три веселых друга?
Олег Анофриев: «Три танкиста выпили по триста». Это я его научил.
Фекла Толстая: Все-таки что-то просочилось. Олег Андреевич, если вы хотите что-то прочесть, у нас еще есть вопрос.
Олег Анофриев: Лучше я скажу вам, что меня волновало всю жизнь: что такое любовь?
Что такое любовь? Ведь на это столько тратили слов
Пошляки и поэты, офицеры, ученые, барышни
Молодые и те, что постарше, рядовые и генералы,
Славолюбы и их подпевалы. А загадка на то и загадка,
Что бывает и горькой, и сладкой, И удачной, и благополучной.
Не бывает унылой и скучной. Вот и я потерялся в догадках,
Зная все о любовных повадках.
И доживши почти до столетия,
Не могу на загадку ответить я: Что такое любовь?
Олег Анофриев: Вообще, я должен сказать, что в последнее время я только и занимаюсь тем, что я сижу у компьютера и пишу песни, стихи и общаюсь с людьми, которые мне интересны. По почте мне полгода назад прислал письмо Сидоров: «Я детский поэт, я вам стишки покажу, может, что-то найдете». Но я в таком положении, я сам же поэт, зачем мне кто-то нужен? Говорю: «Я попробую», шутка шуткой, но я выбрал такое симпатичное детское стихотвореньице, написал на него музыку, получилась, как он говорит, замечательная песня. Он пишет: «Мы всей семьей сидим, слушаем, наслаждаемся». От соавтора услышать такие слова приятно. Но я не могу писать просто то, что написано у автора, и я из детской песни превратил ее в полувзрослую, и чтобы смысл был какой-то. Послушайте, интересно, как из совсем детской песни получилась наша с Сидоровым песня, «Лунная дорожка».
Михаил Козырев: Мы слушали песню в вашем исполнении, вы исполнили все партии в «Бременских музыкантах», надо сказать, что как они звучали в моем детстве, так они и сейчас звучат у меня дома. Мои дочки знают все эти песни наизусть и с удовольствием распевают их практически каждый день. Олег Андреевич, очень много восторженных сообщений к нам приходит в ваш адрес, все вам желают здоровья. Я хотел бы услышать историю, как вы записали мелодию «Спокойной ночи, малыши», которую знают все от мала до велика.
Фекла Толстая: Это на какой-то подкорке сидит у нас всех.
Олег Анофриев: У меня ключевое слово есть. Это все было очень просто. Композиторы были очень простые ребята. Все знакомые и близкие люди. Я выбился как артист, в Детском театре сыграл мюзикл «Димка-невидимка», поэтому ко мне доверие было. А поющих как было? Раз-два и обчелся. Поющие кто были в это время? Майя Кристалинская, Макаров, ни Кобзона не было. Кобзон с Кохно потом появился в дуэте много позже.
Фекла Толстая: Это какой год?
Олег Анофриев: 55-56-й. Майя Кристалинская, которую я обожал, замечательная исполнительница песен. Поэтому нас было мало, но нас знали все – у меня есть такая фраза в воспоминаниях о ней. Композиторы наперебой все пытались, чтобы мы спели. Олежок левой ногой спьяну написал какую-то детскую чушь. «Можешь спеть»? Я говорю: «Покажи сначала». «Что я тебе буду показывать? Приходи в Дом звукозаписи к 10-ти, оркестр уже будет сидеть. Давай приезжай, я тебе покажу, ты споешь». Я прихожу, он садится за рояль, вот такой шнобель.
Михаил Козырев: Кто, как его зовут?
Олег Анофриев: Островский Аркашка.
Михаил Козырев: Автор мелодии?
Олег Анофриев: Да. И напевает: «Спят усталые игрушки, книжки спят. Одеяла и подушки ждут ребят»…
Фекла Толстая: Я в таком исполнении никогда это не слышала.
Олег Анофриев: А он и не исполнял. Я говорю: «Повтори еще раз», потом еще разок. Он: «У меня уже мозоли на руках, давай теперь с ансамблем «Мелодия». Замечательная оркестровка Бори Фрумкина. Я начинаю петь: «Спят усталые игрушки, книжки спят. Одеяла и подушки ждут ребят»…
Фекла Толстая: Вы пели это своей дочке или своим внучкам?
Олег Анофриев: Они наизусть знают это, конечно. А я как старый циник, а я мужик очень циничный, говорю: «Вот, теперь я могу совершенно спокойно с этой песней через душу ребенка к телу матери».
Михаил Козырев: Так, есть какие-то вечные ценности.
Фекла Толстая: Но все-таки хочется, чтобы вы рассказали о продолжении вашего семейства.
Олег Анофриев: Началось все с того, что я ждал, конечно же, наследника, ну а моя жена позволила себе выпустить на свет девушку. А я к этому времени написал уже колыбельную. Она у вас есть, «Шалунишка», я писал ее сыну.
Фекла Толстая: Это немножко такая босса-нова получилась, как правильно Мари Армас сказала.
Олег Анофриев: Это вообще мой любимый ритм. Мари Армас: Антониу Карлос Жобим.
Михаил Козырев: Так вдруг неожиданно вас подстерегает такой сюрприз.
Олег Анофриев: Какое несчастье, девушка, понимаете, какая штука. Мало того, что я расстроился, я поддал как следует. Увидел на улице Римму Маркову, светлая ей память, она здоровая же, мужеобразная такая, если уж захохочет, то весь Арбат услышит. А я иду из родильного дома.
Фекла Толстая: Из Грауэрмана?
Олег Анофриев: Да, конечно. Потом внучка где ТАСС был, за ним, на Никитской. Ты говорит: «Ты с какой радости поддал-то»? Я говорю: «Я ждал сына, а тут дочка. Мало того, что она дочка, она еще Оле-говна. Как я это буду произносить»? Шутка? Шутка. Но такое было.
Олег Анофриев: Но потом у вас еще две внучки родились. Потом дочка постаралась уже дважды и выпустила Натуленьку мою любимую и Настьку, замечательную тоже девушку.
Фекла Толстая: Чем занимаются ваши внучки?
Олег Анофриев: Внучки в порядке, все в порядке, они врачи все. Причем они такие же дошлые, как и я. Они учились долго, потом даже из-за границы не вылезали, учились. Сначала зарабатывали деньги, я им денег не давал, они их зарабатывали, потом на эти деньги ехали за границу, курсы какие-то там заканчивали, сейчас на всей Рублевке. Что ты! К дочке очередь стоит. Опять шутка, но в ней есть доля шутки. Так вот, жду мужчину в роду, а его все нет и нет. Наконец-то, пришел долгожданный, его назвали, конечно, Олегом.
Фекла Толстая: Ему сейчас четыре года, правнуку, да?
Олег Анофриев: Да. Чудный парень, немножко хулиганистый, но чудный.
Фекла Толстая: Шалунишка, как в вашей колыбельной, написанной за 50 лет до его появления.
Олег Анофриев: Я ему посвятил стихотворение. «Мне не дано тебя увидеть взрослым, Но так хотелось бы, чтоб ты Не до моей кончины и не после Не обманул моей мечты. Чтоб все, что мне отпущено природой Вошло в тебя, минуя всех родных, Чтоб ты был просто парень из народа И был, как я, улыбкою для них. И чтоб, как я, поведал мудрость Бога И чтоб, как я, поверил в чудеса, Чтоб ты, как я, грешил бы понемногу И каялся бы искренне, как я. Тебя я не увижу взрослым, безусловно, Но дед, пророча о моей судьбе, сказал: Он будет лучшим в нашей родословной. Я это же пророчу и тебе».
Михаил Козырев: Вы замечательную фразу еще сказали: от Олега до Олега ровно 80 лет.
Фекла Толстая: Чем он вас радует и удивляет?
Олег Анофриев: Радует основательностью.
Михаил Козырев: В четыре года?
Олег Анофриев: Да, в четыре года говорит такие вещи: «Ну, что ты, не понимаешь, что это опасно»? По какие-то качели он мне рассказывал. Или такого рода замечание: «Но это же нельзя, это нехорошо». Я могу сказать, что у него интеллигентный отец воскресного дня, к сожалению. Но ничего, они ладят, внучка и бывший ее муж, и встречаются, и по воскресеньям забирает его. Никаких конфликтов на этой почве нет, слава тебе, Господи. А то, что он в него что-то вливает хорошее, я в этом уверен. Впрочем, как и внучка.
Фекла Толстая: А что вам вдается в него вливать?
Олег Анофриев: Мне? Хулиганство. Меня все ругают страшно просто, потому что я ему все время хочу подсказать какую-нибудь хулиганскую пакость.
Фекла Толстая: Например?
Олег Анофриев: Я не могу сказать.
Михаил Козырев: Два хулигана в семье – прадед и правнук.
Олег Анофриев: Но самое смешное, что он никогда это не употребляет.
Фекла Толстая: Может, он пока только внимает, а потом выдаст.
Олег Анофриев: Ну да, внимает, а потом будет вынимать.
Михаил Козырев: Кем бы вы хотели его увидеть?
Олег Анофриев: Не знаю. Я хочу, чтобы он был талантлив. Когда я творю молитву, я всегда прошу о том, чтобы Господь Бог, минуя всех родных, передал ему все то, что во мне есть талантливого. Давайте я вам спою? Я встретился почти случайно с замечательным актером, хорошим парнем, потрясающим человеком, очень полюбившимся мне – Сашей Олешко. Он очаровательный мужик и я его очень люблю. Он приехал ко мне с подарками какими-то и говорит: «Может, я что-нибудь спою»? Я ему показал только что написанный романс.
Фекла Толстая: Давайте его послушаем. Это одна из новых песен Олега Анофриева, которую сегодня в нашей студии «Отцы и дети». Позвольте вам еще представить одну великую знаменитую песню, о которой, в частности, просят наши слушатели по смс.
Олег Анофриев: Сашка замечательно спел. Но музыка-то не моя, музыка Олега Лаврова, так что он вправе обидеться, если я не объявлю, что музыка принадлежит ему, а ни кому-нибудь еще.
Фекла Толстая: А в ваших стихах я уловила немножко из того рассказа, который вы сегодня про ваше детство с нами делились, про ваше пианино, которое не смогли у деда утащить.
Олег Анофриев: Именно так.
Михаил Козырев: А будет правнук учиться музыке, как вы считаете?
Олег Анофриев: Я в эти дела обычно не лезу, как не лезли ко мне родители, не помогали, не мешали, я тоже не лезу. Я, правда, и не родитель, я прадедушка, там есть свои папа и мама и так далее. Я думаю, что будет хорошо, а не будет – ничего дурного в этом нет, будет просто петь вместе со всеми. А при этом будет колоссальным инженером, будет делать какие-нибудь С-400,556.
Фекла Толстая: Вот вы придумали аббревиатуру.
Михаил Козырев: А сейчас что-нибудь он поет?
Олег Анофриев: Поет «Три танкиста».
Михаил Козырев: Три веселых друга?
Олег Анофриев: «Три танкиста выпили по триста». Это я его научил.
Фекла Толстая: Все-таки что-то просочилось. Олег Андреевич, если вы хотите что-то прочесть, у нас еще есть вопрос.
Олег Анофриев: Лучше я скажу вам, что меня волновало всю жизнь: что такое любовь?
Что такое любовь? Ведь на это столько тратили слов
Пошляки и поэты, офицеры, ученые, барышни
Молодые и те, что постарше, рядовые и генералы,
Славолюбы и их подпевалы. А загадка на то и загадка,
Что бывает и горькой, и сладкой, И удачной, и благополучной.
Не бывает унылой и скучной. Вот и я потерялся в догадках,
Зная все о любовных повадках.
И доживши почти до столетия,
Не могу на загадку ответить я: Что такое любовь?
Михаил Козырев: В заключении мы всегда задаем гостям традиционный вопрос. Как вам кажется, кому будет легче расти – вам было легче, когда вы были маленьким, или вашему правнуку сегодня?
Олег Анофриев: Этот вопрос имеет два ответа. Один заключается в том, внешне кому легче, кому труднее. А второй: какие обязанности лежали на нас в нашем детстве. Конечно, нам было гораздо труднее. Я скажу одно крамольное слово, может, это кому-то не понравится, но у моего правнука няня, которая следит за тем, чтобы он писал, какал и читал стихи. У меня уже няни никакой не было. У старших братьев была наша старая няня, а у меня не было, и я не очень страдал от этого, но решать приходилось многое самому. Сейчас много будут решать за него. В этом отношении ему, с одной стороны, легче, с другой стороны, труднее стать человеком.
Фекла Толстая: Интересно. Я никогда не думала о том, что плохого в няне. Люди, институт нянь прошедшие, мне не кажется, что они обделены самостоятельностью. Мне кажется, что самое главное, если у маленького человека любви много в детстве, тогда он становится сильным и крепким. Нет?
Олег Анофриев: Это абстракция. Был такой Ханов, замечательный народный артист СССР, он говорил: «Вот, собрались тут всякие художники-обосранисты». Абстракционисты…
Фекла Толстая: На этом слове мы и заканчиваем.
Михаил Козырев: Спасибо вам большое, Олег Андреевич. Мы органично подводим итоги нашего эфира.
Олег Анофриев: Ну, я в эфире, Ядрена-Матрена. Это звонят Олегу Андреевичу по телефону, думаю, чтобы поблагодарить за то интервью, что вы нам дали, за этот разговор. И мы с удовольствием вас благодарим и присоединяемся ко всем благодарностям, которые от наших слушателей пришли.
Олег Анофриев: Этот вопрос имеет два ответа. Один заключается в том, внешне кому легче, кому труднее. А второй: какие обязанности лежали на нас в нашем детстве. Конечно, нам было гораздо труднее. Я скажу одно крамольное слово, может, это кому-то не понравится, но у моего правнука няня, которая следит за тем, чтобы он писал, какал и читал стихи. У меня уже няни никакой не было. У старших братьев была наша старая няня, а у меня не было, и я не очень страдал от этого, но решать приходилось многое самому. Сейчас много будут решать за него. В этом отношении ему, с одной стороны, легче, с другой стороны, труднее стать человеком.
Фекла Толстая: Интересно. Я никогда не думала о том, что плохого в няне. Люди, институт нянь прошедшие, мне не кажется, что они обделены самостоятельностью. Мне кажется, что самое главное, если у маленького человека любви много в детстве, тогда он становится сильным и крепким. Нет?
Олег Анофриев: Это абстракция. Был такой Ханов, замечательный народный артист СССР, он говорил: «Вот, собрались тут всякие художники-обосранисты». Абстракционисты…
Фекла Толстая: На этом слове мы и заканчиваем.
Михаил Козырев: Спасибо вам большое, Олег Андреевич. Мы органично подводим итоги нашего эфира.
Олег Анофриев: Ну, я в эфире, Ядрена-Матрена. Это звонят Олегу Андреевичу по телефону, думаю, чтобы поблагодарить за то интервью, что вы нам дали, за этот разговор. И мы с удовольствием вас благодарим и присоединяемся ко всем благодарностям, которые от наших слушателей пришли.
Комментариев нет:
Отправить комментарий