Как говорил мой мудрый, но покойный друг: когда приходишь в новое учебное заведение, тебе сразу же надо сделать две вещи – отмазаться от физкультуры и найти, с кем можно забухать. Но, поступив в университет, до конца с задачами я не справился – от физкультуры так и не отмазался. Зато с кем забухать нашёл сразу же.
Впрочем, это было не сложно – филологический факультет издавна считался «факультетом невест». У нас на потоке из 60 человек мальчиков было всего семь, половина из которых оказалась настолько ущербной, что уж лучше бухать в полном одиночестве. Вообще главной мотивацией поступления в ВУЗ в начале 90-х было откосить от армии. Причем я еще застал поколение старших товарищей, которые косили от армии по старинке и ложились в дурдом. А у того самого моего мудрого, но уже покойного друга вообще настольной книгой был советский справочник по психиатрии, который он изучил досконально и использовал в самых неожиданных ситуациях. Но это был олдскул, мне, школоте, до их просветления было далеко, так что я решил просто поступить в университет. Единственное, что меня интересовало в том нежном возрасте, это музыка и литература. Консерваторию я не тянул, пришлось идти на филологический.
Это сейчас филолог – достойная, уважаемая и местами даже высокооплачиваемая профессия. Журналистика расцвела (хотя она никогда и не увядала): креэйтеры, райтеры, редакторы, контент-менеджеры, сценаристы и прочее. Да и вообще работа с текстом как-то сейчас в цене стала. На крайняк, как известно, любой филолог всегда может пойти работать в Макдональдс. А тогда, в начале 90-х, даже Макдональдсов-то особо и не было. Так же, как и вопроса, куда же я пойду работать с дипломом филолога. Ясное дело – никуда. Да и не за тем я туда поступал, чтоб потом идти куда-то работать по профессии. Такие мыслеформы вообще не волновали 16-летних юношей вроде меня в начале 90-х. Поскольку главным было просто поступить, чтоб не пойти в армию. Вот и вся хитрость постсовкового высшего образования.
Но я отвлекся. Вы же не думаете, что я заговорил о студенческой жизни, чтоб обсудить проблемы высшего образования первой половины 90-х в Одессе? В общем, собутыльников я себе нашел сразу же, буквально 1 сентября. Нормальных, толковых собутыльников со своим стажем, пусть даже и в субтильном 17-летнем теле. Но настоящая помощь в весёлом проведении времени пришла с неожиданной стороны. Мой новый друг и однокашник Никита был видным молодым человеком весьма открытого и коммуникабельного склада характера, поэтому он сразу же перезнакомился с полным составом женской части нашего курса. А это было непросто – 50 девчонок, половина из которых стильные, красивые дамы в недешёвых нарядах. Так что, куда мне там было мокаться, хиппарю в рваных джинсах с длинными немытыми волосами. Но Никита всё сделал за меня, и вскоре я не без удивления обнаружил себя передающим то ли полупустую, то ли полуполную бутылку водки эффектным красоткам в грязной парадной с мраморной лестницей где-то на Французском бульваре.
На филфаке меня больше всего поразили две вещи. Первое – мало кто туда поступал из любви к литературе, далеко не каждый студент первого курса знал, кто такой Артюр Рембо, например. И второе – девушки запросто могут сделать парней в количественном вопросе потребления бухла. В качественном, впрочем, тоже, потому что они после выпитого умудрялись быть вс ё так же чертовски хороши, в отличие от тебя, давно уж превратившегося в кал. Вообще девушка, пьющая теплую, дешёвую водку с горла – это сексуально. Никогда не забуду, как девочки всосали бутылку водки на 15-минутной перемене между первой и второй парами на троих прямо в коридоре универа под аудиторией. Плохо им было после вчерашнего. Мне тоже было плохо. Но все же я дал бабу и тряпку, отказавшись от протянутой бутылки.
Я предпочитал похмеляться массандровскими шкаликами – был такой прекрасный формат массандровских портвейнов в 1993 году – 0,25 л. Продавался аккурат в продовольственном на проспекте Шевченко в районе Шампанского переулка, прямо на троллейбусной остановке. Так что я с утра брал себе пару таких шкаликов, и в течение первых двух пар их и употреблял с божьей помощью и благословением. С третьей пары частенько приходилось уходить, поскольку юный организм требовал дальнейших подвигов. А какие подвиги тогда нас интересовали, кроме как знатно нарезаться? И вот мы с девчонками уже скидываемся копейками, у кого сколько завалялось, выбираем, к кому едем в гости (родители-то все на работах), покупали самую дешёвую водку, порошок юпи, а то и зуко (с юпи выходил литр подслащенной жидкости для запивона, а с зуко по-моему полтора-два), брали 1 кг картошки, по-быстрячку ее жарили – и подвиг готов! Что тут скажешь – какие герои, такие и подвиги.
В баревичах мы как-то не засиживались. Да и зачем? На те же деньги можно в два раза больше выпить в домашних условиях. Впрочем, если прогуливалась вторая пара, а на третью надо было всё же идти, была специально для этого кафешка прямо возле универа, на Французском угол Довженко. Сейчас там какой-то новомодный вырвиглаз, а в 90-х все было по классике – будка из дешёвого пластика и такие же дешёвые пластиковые столики со стульями под зонтиками, разумеется. Кого-то из нашей компании там можно было найти всегда. Там было хорошо. Потому что Французский бульвар в 90-х еще был тем самым Французским бульваром, на который я первым делом приводил своих гостей из других городов, чтобы они сразу же были покорены Одессой. И это работало. Всегда. Сейчас можно проворачивать то же самое, только с обратным эффектом – привезите иногороднего гостя на Французский бульвар, и у него навсегда останется скверное ощущение от ущербности нашего города, напоминающего калеку, переломавшего самому себе позвоночник.
Помните, как это было? Бульвар весь утопал в зелени (как там говорится – в детстве трава была зеленее? Так вот – в детстве Одесса была реально зеленее, и это не из-за детства, а из-за катастрофических изменений нашего города), повсюду были раскиданы уютные и атмосферные дачки начала века, а главное – небо было открыто, простор и перспектива были невероятными, воздух был. На всем Французском бульваре была только одна высотка – голубой дом возле Музкомедии («генеральский» вроде его называли).
Там же, на Французском бульваре, жила Марьяна Муратова, дочка великой Киры Георгиевны. С Кирой Георгиевной мне общаться не довелось, а вот Марьяну я знал хорошо – в Зосе свели случайное знакомство. Марьяна была известной в городе винтовой торчухой, умудрившейся проторчать даже дубовый паркет из своей квартиры. И у нее были дети. Младший из двоих её сыновей частенько захаживал в эту самую летнюю кафешку, в которой мы, студенты первого-второго курса филфака, лениво попивали какое-то дешевое пойло. Захаживал, чтоб стрельнуть 10 копеек на мороженое. Это был, конечно, тот еще шок, когда я рассказал девочкам, что этот малыш – внук гениальной Муратовой. Впрочем, там все кончилось хорошо – Кира Георгиевна забрала своих внуков себе, а Марьяну убили менты, сломав ей дубинками ребра, которые проткнули лёгкие.
А сейчас уже не стало и Киры Георгиевны. Да и не только её. Ничего не стало. Французского бульвара не стало. Одессы не стало. Массандровских шкаликов не стало. Да и самой Массандры вместе с Крымом не стало. И филологами мы тоже не стали. Каждый занялся чем-то совершенно иным. Впрочем, нет, все же одна девушка из нашей компании таки стала поэтом, печаталась, издавалась, и даже выиграла какую-то поэтическую премию в Питере. А вот Питера для нас, украинцев, с тех пор таки тоже не стало. И, в данном случае, слава богу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий