Ранняя весна 90-го года. По зиме начался Большой Отстрел. Он идет по нарастающей. В городе уже поползли слухи, что в мэрии, вернее не мэрии, а все еще в горсовете, поднят вопрос о доукомплектации персонала городских кладбищ. Во всех коммунальных кухнях жарко обсуждается положение на фронтах второй Второй Мировой войны. Кто этой ночью вломил? Люберецкие солнцевским или наоборот? Или тем и другим чечены?
Я чего-то затеял снять фильм по мастерским, пока не начали бомбить. Решил начать с Германа Виноградова. Камера у меня размером с пулемет Максим, за мной тянет треногу от нее директор одесского рок клуба Юра Палец, который приехал просто прошвырнуться, музыки послушать, но уже за компанию, как жид, повесился.
Во дворе я сталкиваюсь с Емельяном Захаровым, нынешним хозяином галереи “Триумф”. Вид у него как в первые минуты после конца Сталинградской битвы. На нем аляска даже не сэкондхэндовского, а после мусорнобакового вида: все сгибы затерты так, что нитки висят, вся в каких-то жирных пятнах, вроде как от машинного масла, с брюками еще хуже. Ботинки обойдем молчанием. Он садится в Жигуль первых выпусков с не просто проржавевшим днищем, но и дверцами, от которых снизу куски отваливаются. Емеля недели две не брит, приблизительно столько, сколько не мыта его машина.
- Емель, ты просто оборотень. Точно как с фильма, его уже после “Никто не хотел умирать” со всеми этими Банионисами, Будрайтисами, Адомайтисами и Чурленисами сняли. Ну про этих Лесных братьев, а может Опавших листьях. Пол фильма - стрелянина, а остальное - вычисление человека, который их ведет и координирует. Так его по концовке находят среди пациентов местной психиатрической больницы.
- Да, точно - дурдом с кутерьмой по случаю назначения нового главврача. Держи визитку новую, звони, подруливай – пообщаемся.
- Спросить кого? Сторожа?
- И по совместительству генерального директора.
Поднимаемся к Герману. Он ведет темным длинным коридором к комнатам, у гардероба стоит пирамида из трех сгоревших телевизоров. Герман, смотря на подзапылившийся экран верхнего телевизора и делая себе рожи, говорит: “Тут распрягайтесь, может быть найду тапки, а может и нет“. Идет, приносит вместо тапок какие-то вроде шляпы, но скорее их можно характеризовать как головные уборы. Герман начинает их примерять со словами:
- Простой оборудования, чего не снимаем?
- Пока мы без тапок, мы даже с мыслями собраться не можем и выстроить кадр.
- Надо к земле ближе быть, босиком ходить.
- У нас в Одессе таких называют босяками, но есть в городе один, он ходит не просто босиком зимой, но и на среднем пальце стопы носит золотую обручалку. В северных широтах, тут у вас, наверное, за барона бомжей бы выкатил.
Герман продолжает снимать-надевать уборы при этом скорчив на лице уже что-то просто ужасное. Он зашел в комнату и принялся катать по полу из угла в угол большие, размером с ядро, стальные шары с диким грохотом, и еще включил магнитофон с записью концерта Бикапо, тот, где вся эта какофония прерывается паузами скандалов матери Германа. Я оказываюсь перед тем же телевизором и тут меня осеняет - а что если сделать перформанс, где не телевизор бы показывал, а мы телевизору? Тут же рассказываю идею хозяину, который, проводящий по два часа в день у зеркала, загорается.
- Берем одну из твоих сосок, приводим в порядок укладку, макияж, приличный жакет и вот она уже ведущая новостей.
- Точно, а за ее спиной мы бегаем, падаем, изображая расстрел полицией колонны правозащитников в Хельсинки.
- Да вообще любой сюжет, хоть охрана труда в цеху штамповки разбитых корыт.
Тут уже Юра не выдержал:
- Я, как имеющий операторский опыт, посоветовал бы камеру вот под таким углом повернуть к экрану, в студии легкое затемнение, освещение боковое, качество будет как у Караваджо.
Герман то отходил, то приближался к экрану, примеряя, входит ли только торс или по яйца. Что-то мы у него наснимали в этот день, запись, увы, не сохранилась. Когда прощались, я ему:
- Герман, теперь есть чем заниматься - хоть круглосуточно можешь сам или с очередной делать реалити-шоу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий